Неточные совпадения
Похоже было на то, что джентльмен принадлежит к разряду бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве; очевидно, видавший свет и порядочное общество, имевший когда-то связи и сохранивший их, пожалуй, и
до сих пор, но мало-помалу с обеднением после веселой жизни в молодости и недавней отмены крепостного права обратившийся вроде как бы в приживальщика хорошего тона, скитающегося по
добрым старым знакомым, которые принимают его за уживчивый складный характер, да еще и ввиду того, что все же порядочный человек, которого даже и при ком угодно можно посадить у себя за стол, хотя, конечно, на скромное
место.
Стала она сначала ходить к управительше на горькую свою долю жаловаться, а управительшин-то сын молодой да такой милосердый, да
добрый; живейшее, можно сказать, участие принял. Засидится ли она поздно вечером — проводить ее пойдет
до дому; сено ли у пономаря все выдет — у отца сена выпросит, ржицы из господских анбаров отсыплет — и все это по сердолюбию; а управительша, как увидит пономарицу, все плачет, точно глаза у ней на мокром
месте.
— Вопрос ваш
до крайности удивляет меня, господин! — скромно ответил мальчик, — зачем я буду пачкаться в грязи или садиться в лужу, когда могу иметь для моих прогулок и игр сухие и удобные
места? А главное, зачем я буду поступать таким образом, зная, что это огорчит моих
добрых родителей?
— «Хотя и не вешается мне на шею», — продолжал диктовать Петр Иваныч. Александр, не дотянувшись
до него, поскорей сел на свое
место. — А желает
добра потому, что не имеет причины и побуждения желать зла и потому что его просила обо мне моя матушка, которая делала некогда для него
добро. Он говорит, что меня не любит — и весьма основательно: в две недели нельзя полюбить, и я еще не люблю его, хотя и уверяю в противном».
— Я, брат, — говорил он, — вес жизни знаю — и сколько стоит человеку фунт
добра и зла! А тебе сразу счастье пришло, вот я тебя поставил на
место и буду толкать
до возможной высоты…
Когда мы дошли
до того
места, где враг всех христиан, враг отечества Матильды, неверный мусульманин Малек-Адель умирает на руках ее, —
добрая Оленька, обливаясь слезами, сказала: «Бедняжка! зачем она полюбила этого турка!
— Ну, не хнычь! (Полина и не думала хныкать, да она и никогда не плакала) — и для цыплят найдется
место; велик курятник. К тому же им в школу пора. Ну, так не едешь теперь? Ну, Прасковья, смотри! Желала бы я тебе
добра, а ведь я знаю, почему ты не едешь? Все я знаю, Прасковья! Не доведет тебя этот французишка
до добра.
Анна Павловна почти вбежала в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь,
добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите в понедельник на это
место, я буду непременно. Одна только смерть может остановить меня.
До свиданья».
Утро провел я, любуясь рекою, и
до обеда не сходил с
места. Любуюсь и не налюбуюсь! Меня занимала мысль все одна: что, если бы эта река да у нас в Хороле? Сколько бы
добра из нее можно сделать? Мельницы чудесные, винокурни преотменные! А здесь она впусте течет.
Старик Осип рассказывал не спеша про то, как жили
до воли, как в этих самых
местах, где теперь живется так скучно и бедно, охотились с гончими, с борзыми, с псковичами и во время облав мужиков поили водкой, как в Москву ходили целые обозы с битою птицей для молодых господ, как злых наказывали розгами или ссылали в тверскую вотчину, а
добрых награждали.
— Делают и успехи. Одна славная девочка есть, мясника дочь.
Добрая, хорошая девочка. Вот если бы я была порядочная женщина, то, разумеется, по папашиным связям, я бы могла найти
место зятю. А то я ничего не умела и вот довела их всех
до этого.
Две недели шел он эти двести верст и, совсем больной и слабый,
добрел до того
места, в четырех верстах от дома, где встретился, не узнав ее и не быв узнан, с той Агашкой, которая считалась, но не была его дочерью и которой он выломал руку.
Я,
добрый человек, с самой воли хожу с обчественным стадом,
до воли тоже был у господ в пастухах, пас на этом самом
месте и, покеда живу, не помню того летнего дня, чтобы меня тут не было.
— Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания. — И, боже, как жалко! Оно, конечно, божья воля, не нами мир сотворен, а всё-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково,
добрый человек, глядеть, коли весь мир идет прахом? Сколько
добра, господи Иисусе! И солнце, и небо, и леса, и реки, и твари — всё ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое
до дела доведено и свое
место знает. И всему этому пропадать надо!
— Неладное, сынок, затеваешь, — строго сказал он. — Нет тебе нá это моего благословенья. Какие ты милости от Патапа Максимыча видел?.. Сколь он добр
до тебя и милостив!.. А чем ты ему заплатить вздумал?.. Покинуть его, иного
места тайком искать?.. И думать не моги! Кто
добра не помнит, Бог того забудет.
На ту пору у Колышкина из посторонних никого не было. Как только сказали ему о приходе Алексея, тотчас велел он позвать его, чтоб с глазу на глаз пожурить хорошенько: «Так, дескать,
добрые люди не делают, столь долго ждать себя не заставляют…» А затем объявить, что «Успех» не мог его дождаться, убежал с кладью
до Рыбинска, но это не беда: для любимца Патапа Максимыча у него на другом пароходе
место готово, хоть тем же днем поступай.
— Ну и слава Богу, — радостно вскликнула Аграфена Петровна. — Домолчались
до доброго слова!.. Теперь, Петр Степаныч, извольте в свое
место идти, а я с вашей невестой останусь. Видите, какая она — надо ей успокоиться.
Палтусов улыбнулся ей с того
места, где стоял. Он находил, что княжна, в своем суконном платье с пелериной, в черной косынке на редких волосах и строгом отложном воротнике, должна нравиться
до сих пор. Ее он считал «своим человеком» не по идеям, не по традициям, а по расе. Расу он в себе очень ценил и не забывал при случае упомянуть, кому нужно, о своей «умнице» кузине, княжне Лидии Артамоновне Куратовой, прибавляя: «прекрасный остаток
доброго старого времени».
Чего
доброго ожидать от этого бешеного пушкаря? — сказал Глик; для вернейшей диверсии [Диверсия — военный маневр, применяемый для отвлечения противника.] позвал свою воспитанницу с собою и, оставив слепца одного на
месте отдыха, поспешил с нею в долину, чтобы в случае нужды не допустить завязавшегося, по-видимому, дела
до настоящего побоища.
— Что ты не спишь, Володя? — спросил я его. — Надо вам сказать, мы жили с ним как
добрые братья. — Сердце у меня что-то не на
месте, — отвечал он, — сильно замирает, не
до сна. Что за вздор! Не волков же бояться, да русалок-снежурок, что бегают по озеру.
Московское общество всё, начиная от старух
до детей, как своего давно жданного гостя, которого
место всегда было готово и не занято, — приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым,
добрым, умным, веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Надо было довести ее
до того и
до другого, и за это взялись несколько
добрых людей, давших себе слово: кто первый встретит старую Керасивну в темном
месте, — ударить ее, — как надлежит настоящему православному христианину бить ведьму, — один раз чем попало наотмашь и сказать ей...